Все мои уже там Валерия Панюшкина

Романтическая повесть Панюшкина – а иначе, как романтической повестью, сие произведение назвать сложно – так вот, романтическая повесть Панюшкина весьма ничего. Читается быстро, легко, можно сказать, на один зубок, щелк-щелк-щелк, как орешек белочка.

Сперва кажется, правда, что это и не романтическая повесть вовсе, а, подобно кашинским антиоколонулевым детям из нашистского эксперимента, в меру злобная сатирка на наше житие-бытие. Роисся вперде número dos.

Но нет-таки. Панюшкин лирик, а циник в нем так, для виду, кажется. Ему приятнее про любовь, морковь, детство, отрочество, юность, а не жемчужных прапоров и редакторов глянца. Все эти атрибуты и символы – хипстеры, випстеры, радикальные художники, маккаланы и поршики turbo s – это лишь система координат, фон, а то и задник холста, а реальная начинка, мясо, так сказать – ох, это про душу, а не про тело, и за веселеньким русофобом прячется русофил и почвенничек.

Ну да ладно. Прочитать можно. Щелк-щелк, как белочка.

======

– Скажите, Ана­то­лий, а у ва­шей ба­буш­ки была Биб­ли­я?

– Не, Биб­лии не бы­ло. Еван­ге­лие было и Псал­тырь. Са­мо­пис­ны­е. – То­лик вс­тал из-за сто­ла, соб­рал та­рел­ки, по­до­шел к ра­ко­ви­не и при­нял­ся мед­ли­тель­но мыть по­су­ду.

– Как это са­мо­пис­ны­е? – Я вк­лю­чил ко­фей­ную ма­ши­ну, и нам приш­лось пе­реж­дать, пока от­шу­мит ко­фей­ная мель­ни­ца.

– Ну, так. От руки на­пи­сан­ны­е. Баб­ка-то рас­с­ка­зы­ва­ла, что цер­ковь у нас сож­г­ли. И все кни­ги. Вот кто что пом­нил на­изус­ть, тот то и за­пи­сы­вал. Псал­мы там… На­гор­ная про­по­ведь… Де­вять за­по­ве­дей…

– Десять за­по­ве­дей, – ав­то­ма­ти­чес­ки поп­ра­вил я.

– Не зна­ю, – То­лик по­жал пле­ча­ми и пос­та­вил пос­лед­нюю вы­мы­тую та­рел­ку в шкаф. – Мо­жет, и де­сять. У баб­ки в Еван­ге­лии было де­вять. За­бы­ли, мо­жет, од­ну.