Отель “Савой” Йозефа Рота

Мрачный короткий роман 1924 г. австрийца Йозефа Рота о забытых, некормленных и никому ненужных обитателях польского отеля “Савой” после первой мировой войны.

Речь ведется от лица возражающегося из многолетнего русского плена солдата, осевшего и потерявшегося в трясине нищеты и обыденности тяжкой рабочей жизни начала 20-х в после- и предвоенной Европе.

Неплохая книжка – а уж с учетом ее длины, так вообще супер.

Два наблюдения. Первое, хотя большинство рецензентов сравнивает Отель “Савой” с горьковским “На дне”, я не мог избежать сравнения с лимоновским Эдичкой. Сирые, но непокоренные, голодные, но готовые взять бутылку Молотова в руки.

И два – конец романа – ну прям прилепинский Санькя, точнее, наоборот.

Ну и напоследок – надо перечитать гашековского Швейка, а то я его еще в средних классах школы читал, в сейчас, полагаю, восприятие будет совсем другое. М-да.

======

Они были истощены и бледны, а беременные среди них таскали с собою свои огромные животы, как ненавистную ношу.

— Когда тащишь вязанку дров из лесу, — говорит Звонимир, — то по крайней мере знаешь, что в комнате будет тепло.

— Нейнер платил прибавку за каждого ребенка. Если бы они не начали бастовать, как-нибудь жить было бы возможно, — плачутся женщины.

— Ничего бы не вышло, — замечает Звонимир. — Дело невозможное, если Нейнеру нужно заработать.

Фабрика Нейнера очищала щетину. Там очищали щетину от пыли и грязи; из нее делали щетки, которые, в свою очередь, служат для чистки. Рабочие, целыми днями промывавшие и прополаскивавшие щетину, глотали пыль, начинали харкать кровью и умирали на пятидесятом году жизни.

Существовали разные гигиенические постановления и правила. Рабочие должны были носить маски, вышина рабочих помещений была в точности установлена, равно как и площадь их, окна должны были стоять открытыми. Однако ремонт фабрики стоил бы Нейнеру вдвое дороже, чем двойные прибавки на новорожденных. Поэтому военного врача и приглашали ко всем умирающим рабочим. И он удостоверял черным по белому, что они умерли не от туберкулеза и не от заражения крови, а от сердечной болезни. Это была больная сердцем порода людей; все рабочие Нейнера умирали «от слабости сердца». Военный врач был парень добрый: ежедневно ему приходилось выпивать водку в отеле «Савой» и дарить Санчиным вина, когда уже было поздно.

======

Теперь я знаю, что женщины чуят все, что происходит в нас; тем не менее они ждут от нас слов.

В душу женщины Бог вложил медлительность. Ее присутствие возбуждало меня. Почему она не шла ко мне? Почему она позволила полицейскому офицеру сопровождать ее? Отчего она спрашивает, тут ли все еще я? Почему она не говорит: «Слава богу, что ты здесь!»?

Теперь я знаю, что сопровождение полицейского офицера было случайностью, что в ее вопросе, в сущности, скрывалось признание. Но тогда я был одинок и озлоблен и вел себя так, как будто я был девушкой, а Стася мужчиной.

Она стала еще высокомернее и холоднее, и я чувствую, как растет расстояние, отделяющее нас друг от друга, и как мы все более и более становимся чужды друг другу.

— Я определенно уеду через десять дней! — заявляю я.

— Когда вы приедете в Париж, пошлите мне открытку!

— Пожалуйста, с удовольствием!

Стася могла бы сказать: «Мне хотелось бы вместе с вами поехать в Париж».

Вместо этого она просит прислать ей открытку.

— Я пошлю вам открытку с Эйфелевой башней.

— Как вам угодно! — отвечает Стася, и ее слова относятся вовсе не к открытке, а к нам самим. Это — наш последний разговор.

На следующее утро я вижу, как Стася спускается с лестницы под руку с Алексашею. Оба улыбаются мне. Я завтракаю внизу. Теперь я знаю, что Стася совершила большую глупость.

Я ее понимаю.

Женщины совершают свои глупости не так, как мы, из небрежности или легкомыслия, а тогда, когда они очень несчастны.